О некоторых принципах биологического многообразия
Мне выпало счастье учиться в аспирантуре и защищать диссертацию в секторе философских вопросов биологии, которым руководила Регина Семеновна Карпинская. Больше всего в этом прекрасном человеке меня поражало столь редкое в наше время единство простоты и мудрости. В своей личной судьбе я очень многим обязан Регине Семеновне, ее чуткости и вниманию, принципиальности и авторитету. Низкий Вам поклон, дорогая Регина Семеновна.
Регину Семеновну всегда отличали разносторонние и глубокие интересы в биофилософии, в том числе и в проблемах биологической формы. Морфогенез, по мнению Р.С.Карпинской, является одной из центральных проблем биофилософии, требующей более глубокого философского переосмысления. Предлагаемая вниманию читателей работа опирается в первую очередь на это убеждение.
Восходя от неживого к живому, Природа порождает все более обширное и неповторимое разнообразие форм. Элементарные частицы во многом неразличимы, химические элементы уже обладают начатками индивидуальности, наконец, биология твердо стоит на почве индивидуальной формы. В биологическом формообразовании чувствуется даже избыток выражения, когда форма перестает быть только скрещением внешних и случайных сил, но как бы несет в себе элемент любования собою, отрешения от чистого приспособления, вкус к морфопоэзису как некоторой свободной игре творческих сил. У всякого человека, не просто наблюдающего, но и сопереживающего живому, возникает впечатление какого-то смысла формы, какой-то задачи и поиска, идущего в мирах формы. Живое испытывает потребность в форме, оно что-то осуществляет формами, оно может наслаждаться и играть формами, попадая в просветы свободы от приспособления к внешней среде. Мне кажется, за этим видимым миром морфопоэзиса скрывается какой-то морфокод, язык, который еще предстоит расшифровать, прилагая к тому не меньше усилий, чем в случае с посланием внеземной цивилизации. Основной единицей этого языка является не столько идея, сколько более общее состояние — то, что можно было бы выразить как "режим бытия", "статус бытия" или какое-то "выражение бытия" (подобно тому как лицо может выражать ,и само бытие обладает некоторым набором своих "физиономии"). Назовем эти лики бытия эйдосами. Идеи -тоже эйдосы, но не все эйдосы — идеи. Язык эйдосов универсален, он пронизывает собою впечатления от музыки и зрительного образа, настроения пейзажей и архитектурных сооружении, смыслы идей и "чтения" человеческих взглядов, жестов и лиц, виды собачьего лая и птичьего пения, стили в искусстве и исторические формы обществ, разнообразия природных стихий, живых форм и, например, литературных жанров. Эйдетический слой цементирует бытие и позволяет перекладывать одни свои реализации на язык других, питая ассоциативные связи в сознании.
Эйдетическое бытие более структурно, т.е. является инвариантом отношений достаточно высокого уровня, нежели несет в себе ту или иную частность. В то же время это не чисто информационные структуры (ближе к этому такие виды эйдосов как идеи), но структуры, предполагающие для своей реализации некоторую" энергоинформацию". Таково, например, движение в танце - это не просто последовательность пространственных соотношений частей тела (структура), но и некоторое настроение, состояние души, переживание (энергетический, аффективный аспект эйдоса). Невозможно мыслить, не наполняя информационное пространство мысли напряжениями, ритмами и "узорами" энергии. Идея в этом смысле -это лишь одна из сторон эйдоса. Мышление аффективно, а аффект обладает структурой, - то и другое суть эйдетическое бытие. В реальных процессах нет просто энергии и просто информации, но энергия всегда структурирована (поток энергии, взрыв, цикл, экс-тазы энергии в скачках по энергетическим уровням), а информация всегда энергетична (напряжение редукции, выбор из многообразия, напряженность самого многообразия, энергия различия и несовместимости, усилие единения и тождества).
Возьмем, например, философию цвета у В.Кандинского. За физиологической и духовной реакцией на цвет Кандинский пытается найти некоторые аффективно нагруженные структуры, которые уже выходят за рамки только цветового пространства и могут быть реализованы, например, в музыке. Он постоянно связывает цвета и звуки.
В целом, цвета образуют некоторое пространство состояний бытия, которые только реализуются в живописи цветом, а в музыке могут быть реализованы звуковой гаммой. Это яркий пример эйдетического подхода. А.Ф.Лосев прямо исследует логику музыки и диалектики в терминах эйдосов. Только на этой энергоинформационной основе эйдосов и можно, по нашему мнению, подойти к характеристике биологического морфопоэза. В любом другом случае чувствуешь, что пустеет запас всех оснований при столкновении с формой, и она обессмысливается, либо утилизируется (что почти одно и то же).
Основная трудность эйдетического подхода состоит в его избыточной инвариантности для современности. Чтобы "пробиваться" в эйдетический слой бытия, необходимо не просто мыслить, но приготавливать особое состояние сознания, достаточно высоконапря-женное и потому слишком локальное по охвату воспринимаемого. В связи с этим требуется время даже для самого простого - накопления примеров эйдосов, только после которого сможет начаться их систематизация и собственно теоретическая разработка. Данная работа может оцениваться только по критериям самого первого из этих этапов. Ниже мы попытаемся указать на некоторые примеры отдельных эйдетических срезов морфопоэтического пространства.
Но прежде несколько слов о многообразии вообще и его биологическом варианте. Во всяком многообразии действуют две силы, две энергии. Во-первых, есть единицы многообразия, его элементы (точки пространства, химические элементы, биологические формы). Каждый из элементов как бы постоянно отталкивается от всех прочих, храня свою самость и индивидуальность, — и это первая энергия (энергия отрицания элементов, энергия индивидуализирующая, vis differentialis). Каждая из таких сил, энергий есть как бы принцип имени, принцип допущенной и имеющей свое лицо индивидуальности. В своем пределе это есть persona, т.е. сам мир, свернутый в себя, "в этом месте" и потому обретший какой-то бесконечно уникальный смысл. В общем случае, и здесь мы уже подходим ко второй энергии — силе, всякое многообразие имеет как согласованность, так и конкретный предел своей различимости. До сих пор можно было мыслить разнообразие вне всякой связи элементов между собою, параметров и числа их различий. Это был взгляд, учитывающий только энергию отрицания. Но во всяком многообразии действует и вторая энергия - энергия единения и полноты элементов многообразия. Только недавно в истории новой науки стали возникать разного рода не просто многообразия, но системы, т.е. многообразия полные (Периодическая система элементов, система элементарных частиц). Доведение до логического конца данной точки зрения требует некоторых дополнений в теории множеств как наиболее общей теории многообразии (в русской литературе начала века теория множеств часто и переводилась как теория многообразии). Если множество составляет из себя некоторую целостность, то оно должно быть снабжено таким параметром как полнота, т.е. свойством множества быть полностью осуществленным только при определенном числе и наборе элементов. Следовательно, каждый элемент многообразия оказывается в этом случае снабженным не только энергией отталкивания от всех иных элементов, но и энергией стремления к полноте, единству со всеми прочими элементами (vis integralis). В этом случае элемент, даже будучи один, должен выражать себя не только в своей законченной самости, но и как единица некоторого пространства возможностей, заключающего в себе пускай невообразимо большой, но ограниченный запас свободы. При таком подходе условия образования многообразия оказываются более сложными. Элемент многообразия представляется как бы "свернутой вовнутрь" тотальностью, а потому речь должна уже идти не о всякой индивидуальности, но о дополнительной к некоторой тотальности. Если есть химический элемент, то есть и та система, которая "свернула себя" в данный элемент. Точно так же, если есть биологическая форма, то должна быть и "развернутая" из этой формы система форм. "Сворачивая" в себе полноту системы, элемент сам должен уподобляться системе. Так, в Периодической системе упорядоченность присуща не только всей системе в целом, но и каждому химическому элементу в виде его электронных уровней. Это свойство можно назвать принципом самоподобия многообразия (подробно см. ниже). Наконец, если принимать во внимание не только линейные многообразия (в смысле полной упорядоченности), то необходимо будет и о качественном разнообразии высказаться в более номотетическом аспекте. Наборы качеств не случайны, это есть некоторые полные наборы (по аналогии с квантовой механикой), исчерпывающие в своей совокупности весь запас заложенной в качествах свободы. Возвращаясь к эйдосам, можно вырази1ося таким образом, что наборы качеств соответствуют некоторым эйдетическим единицам полноты - плеронам (от греч. "плерома" - полнота). В таких теоретических концептах, как универсальное множество в теории множеств и теории вероятностей, полный набор переменных в квантовой механике, базис линейного пространства в линейной алгебре и т.д. постепенно оформляется понятие плерона, т.е. некоторой дискретности, подобной универсуму, исчерпывающей собою всю полноту возможного.
Как соотнести эту модель многообразия с уже известными на сегодня видами частных многообразии, в том числе биологическим многообразием? Здесь могло бы помочь такое соотношение: то, что в биологических многообразиях заметно на малом числе элементов, то в неорганических многообразиях требует гораздо больших фрагментов рассмотрения многообразия. Чтобы заметить кривизну пространства (т.е. фрагменты пространства как многообразия, на которых многообразие дано уже извне, и пространство не охватывает всей тотальности, но оказывается одной из тотальностей, т.е. плеро-ном), необходимы астрономические расстояния; чтобы оценить целостность популяции или вида, достаточно части земной поверхности и конечного числа особей. Кроме того в биологических многообразиях крупнее элементы и меньше плероны, число элементов меньше, но число форм гораздо больше и разнообразнее, чем в неорганических многообразиях. Таким образом, биологические многообразия как бы сконцентрированы в пространстве, являясь в то же время очень емкими по качественному составу. Эта специфика биологических многообразии и делает особенно важным выяснение полной структуры всякого многообразия, т.к. в биологии от нее труднее отвлечься. Что же касается современных номиналистических представлений о многообразии, то они исходили из неорганических вариантов многообразии, в которых легче отвлечься от связи элементарного и универсального на небольших фрагментах этих многообразии.
Кроме того, неорганические многообразия очень стабильны: количество форм в них постоянно, процессы возникновения и уничтожения форм чаще всего не изменяют существующие наборы мор-фотипов, но лишь перераспределяют субстрат между существующими морфотипами. Биологическое многообразие гораздо более подвижно, здесь возможны как уничтожение целых морфотипов, так и их возникновение. Это ощущение позволяет предположить, что неорганические многообразия уже полностью осуществлены, закончены в своей полноте и только поддерживают ее. Что же касается многообразия живых форм, то полное осуществление некоторого плерона форм в этом случае скорее исключение, чем правило. Скорее в эволюции мы наблюдаем лишь фрагменты чередующихся полных многообразии. Эта специфика биологических многообразии вполне объяснима: существование биологической формы не первично в физическом мире, но еще должно быть обеспечено (т.к. живая форма - это форма живого организма, обладающего иным онтологическим статусом, чем неорганическая среда). Такое обеспечение осуществляется не автоматически, но может как произойти, так и не быть достигнутым. Наиболее полно плероны форм осуществляются в случаях, когда проблема обеспечения существования резко ослабляется (периоды идиоадаптации в модели эволюции Северцова).
Можно допустить, что биологическое многообразие — это как бы морфопоэтическое пространство, а конкретные эволюции форм — некоторые "траектории" в нем. В этом случае может быть поставлен вопрос о координатах морфопоэтического пространства, т.е. об основополагающих принципах выражения биологического многообразия. Есть ли эти принципы в биологическом морфогенезе, т.е. существуют ли некоторые основания, исчерпываемые отпущенным на свободу морфопоэзом? Понятно, что эти принципы в конкретных морфогенезах могут быть представлены неполно, но если фрагмент многообразия все же осуществлен, в нем с необходимостью должны найти свое выражение координаты морфопоэтического пространства.
Исходя больше из соображений доказательства существования этих принципов биологического многообразия, попытаемся остановиться ниже на двух возможных основаниях.
1. Принцип стихий. Это принцип более общий для биологических и неорганических многообразии, чем второй (см. ниже). Под принципом стихий мы имеем в виду измерение многообразия, обобщающее эйдосы твердого, жидкого и газообразного. Как кажется, в этих началах заложена некоторая достаточно общая идея, дорастающая до статуса эйдетичности. Попробуем, во-первых, выразить рядом понятий некоторую неспецифическую ментальность каждого из начал:
газообразное: истонченное, разряженное, быстрое, свободное, просторное;
жидкое: максимально пластичное и превращаемое, запас внутренних потенций, нечто срединное, медиальное;
твердое: плотное, медленное, тесное.
Далее мы будем говорить о стихиях и о плероне стихий в широком смысле некоторых эйдосов, которые могут реализоваться как агрегатные состояния вещества в неорганическом мире, как состояния общественной жизни в истории (окаменевшая структура тоталитарного государства, жидкое и пластичное состояние демократии, газоподобный хаос революции и войн), как некоторые морфотипы биологического многообразия.
Плерон стихий может быть представлен линейно упорядоченным с серединой эйдоса жидкого и краевым окаймлением эйдосов газообразного и твердого. Далее мы предполагаем этот плерон в качестве одного из принципов биологического многообразия, т.е. это как бы одно из измерений морфопоэтического пространства, и всякая живая форма занимает определенное место на этом измерении.
Как и в отношении со всяким принципом, принцип стихий является одним из пределов морфопоэза и "зовет", "тянет" формы осуществить его. Так как живое многообразие развертывается уже в рамках неорганических многообразии, то принцип стихий может проявляться в живой форме двояко:
1) извне, со стороны среды, в которой существует живое, когда организм, приспосабливаясь к среде, порождает в себе соответствующий среде эйдос стихии, хотя в плероне стихий сам организм может принадлежать иному эйдосу. Это эктогенетический вариант принципа стихий;
2) сама живая форма может в качестве эйдоса стихий преимущественно выражать ту или иную стихию, лишь количественно изменяя ее, проживая в тех или иных средах. Это автогенетический вариант принципа стихий.
В соответствии с плероном стихий, биологическое разнообразие должно содержать в себе жизненные формы, выражающие эйдосы твердого, жидкого и газообразного (автогенетический вариант). Нам кажется, что эйдос твердого больше выражают растения, эйдос жидкого - животные. Эйдос газообразного, по-видимому, оказался в земных жизненных формах неосуществленным. Чтобы подвести некоторое основание под эти предположения, рассмотрим эйдосы стихий с точки зрения их пространственно-временной организации.
Всякое многообразие возможно рассмотреть с точки зрения масштабов, "нормальных" для данного фрагмента многобразия. Предполагается, что все многообразие заквантовано в виде некоторых единиц, и для разных частей многообразия эти кванты могут иметь различные величины. В рамках многообразия квант — это точка, минимальное обобщенное расстояние. Если кванты велики, то многообразие рыхло, разряжено, а изменение в нем происходит быстро, т.к. протекает в виде скачков крупных квантов. Это газоподобные части многообразии, они существуют с меньшими обобщенными плотностями и большими скоростями. Если, наоборот, квант слишком мал, то многообразие оказывается плотным, тесным, а изменение протекает в нем малыми квантами, т.е. медленно. Это части многообразия, выражающие эйдос твердого. Посередине лежат части многообразия со средним квантованием, больше отвечающие эйдосу жидкого. Под изменениями в многообразиях имеются в виду некоторые "собственные" изменения, предполагающие скорости, где за квант времени (т.к. время тоже многообразие) изменение захватывает конечное число квантов. Таким образом, эйдос твердого совмещает в себе вместе с плотностью и малую скорость внутренних процессов, в то время как эйдос газообразного соединяет с разряженностью высокую собственную скорость изменений. Одно из существенных различий между растениями и животными (на уровне их макроорганизации) лежит в различии диапазонов внутренних скоростей макроизменений. Растения не только более "твердые" существа (если отвлечься от "разжижения" за счет существования в водных средах, т.е. от эктогенетического варианта принципа стихий), но это и самые медленные из макросуществ. Это как бы твердые тела среди жизненных форм, в то время как внутренние среды животных гораздо более подвижны и жидки, "нормальные" скорости их изменений более высоки, чем у растительных форм, (газоподобные формы жизни должны были бы обладать низкой плотностью и целостностью, высокими собственными скоростями изменений). Растения тесно связаны с твердыми почвами, животные лишь вторично заселили иные среды, кроме жидкой.
Касаясь эктогенетического варианта принципа стихий, следует заметить, что этот вариант обусловлен жизнью в среде. Здесь возможны два основных случая: существование в однородной среде и существование на границе сред. Если принципом первого существо
вания является максимальное сближение с эйдосом среды, т.е. перевод масштаба и квантов среды в ранг средних для собственного разнообразия (как бы такое существование в среде, при котором она "разжижается"), то во втором случае организм занимает медиальное положение между средами, существуя достаточно медленно для более "рыхлых" сред (что как бы нейтрализует эти среды, делает их незаметными) и достаточно быстро для более плотных сред (что как бы делает эти среды непроницаемыми, позволяя использовать для существования только их поверхность). Ясно, чтобы "сжижать" газовые среды, более плотные существа должны двигаться в них с высокой скоростью (полет); а чтобы твердые среды "расплавились" для менее плотных существ, они должны двигаться очень медленно в этих средах ("прорастание" среды). Такая необходимость возникает только в том случае, когда "жидкие" существа вторично осваивают газообразные и твердые среды, т.к. для существ, имманентных средам, не понадобилось бы ни полета, ни "прорастания" среды; они бы "плавали" в этих средах, т.к. плавание есть наиболее имманентный способ передвижения в среде. Так, растения "плывут" в твердых (для нас!) почвах, эти среды жидки для них (достаточно вспомнить знакомую всем картину прорастания тонких побегов растений сквозь асфальт).
Что же касается жизни на границах сред, то понятно, что такая жизнь более приемлема в тех случаях, когда среды более отличны друг от друга, т.е. в случае двух, а не трех сред (т.к. из трех сред одна обязательно окажется промежуточной между двумя другими, затрудняя "поляризацию" существа по отношению к крайним средам), а среди двух сред — особенно для самых крайних фаз - твердой и газообразной. Следует заметить, что жизнь на границе раздела предполагает особые формы передвижения, отличные от таковых внутри одной среды. В чистом виде движения на границе полностью поляризованных сред (одна среда нейтральна, другая непроницаема и представлена поверхностью) - это передвижение по поверхности (ходьба, ползание и т.д.).
Неясно, возможны ли формы жизни, имманентные разделам сред, или разделы сред всегда заселяются вторично представителями эйдоса той или иной среды. Во всяком случае, на Земле очевидно реализован именно второй вариант. Разделы сред заселены либо животными (представителями эйдоса жидкой среды), либо растениями (представителями эйдоса твердых сред). В наибольшей степени заселен раздел между твердой и газообразной средами.
2 Принцип самоподобия. Под этим принципом имеется в виду аспект как бы "голографичности" всякой органической формы, когда любой ее фрагмент содержит в себе потенцию целого. Скорее всего, самоподобие органических форм в наибольшей степени свойственно достаточно низкоорганизованным стадиям (простейшие, растения), но в той или иной мере присуще любой живой форме, составляя еще одно измерение морфопоэтического пространства живого. Свое формообразуюшее значение этот принцип заключает в следующем. Представим органическую форму, состоящей из двух частей А и В: (А,В). Допустим, что каждая из частей подобна целому и может выступить как А (А,В) или В (А,В). В связи с этим уже возможно не только простое целое (А,В), но и такие его варианты, как (А(А,В),В), (А,В(А,В)), (А (А,В), В (А,В)). Такие состояния органической формы тоже могут быть рассмотрены как эйдосы, но их разнообразие в этом случае будет связано не с принципом стихий, а с принципом самоподобия, позволяющем осуществить ту или иную биологическую форму как некоторый эйдос самоподобия (так мы будем называть элементы биологического многообразия, связанные с такими различиями, как, например, различия (А,В(А,В)) и (А(А,В),В)). Наиболее ярко биологический морфогенез на основе принципа самоподобия может быть, по нашему мнению, показан на примере листового морфогенеза у растений (здесь мы во многом опираемся на работу С.В.Мейена "Plant morfology in its monothetical aspects"'. В этой работе С.В.Мейен попытался выразить многообразие листового морфогенеза в виде "рефрена" основных форм листьев, образующих динамическое множество переходящих друг в друга наиболее характерных случаев листового формообразования. Наш анализ этого "рефрена" предполагает его линейное упорядочивание на основании следующих представлений о листе. Лист растения — это относительно обособленное морфологическое целое. Чаще всего лист — это система более мелких элементов, которые мы будем называть единицами листа. Морфологически единицу листа можно представлять как листовую пластинку с центральной осью. Обычно лист представляет из себя систему единиц листа, между которыми в большей или меньшей степени выражена иерархия. Итак, лист состоит из единиц листа, каждый из которых потенциально - новый лист. В этом и заключен принцип самоподобия. Основные виды листовых пластинок, выделенные С.В.Мейеном, могут быть рассмотрены как эйдосы самоподобия.
Кратко сегментация листьев, по Мейену, может быть выражена следующим набором морфотипов:
1. простой лист (simple leaf)
2. перистый лист (pinnate leaf)
3. "трилистник" (ternate leaf)
4. пальмовый лист (palmate leaf)
5. удвоенный лист (forked (dichotomous) leaf)
Остальные формы можно рассмотреть либо как промежуточные между указанными формами, либо как указанные формы второго и более высоких порядков (например, дважды удвоенный лист, дважды перистый лист и т.д.).В качестве базовой формы мы выбираем простой лист (I).
Мы представляем структуру простого листа в виде множества единиц листа, в котором выделена доминирующая (центральная) единица листа, как листовая пластинка центральной жилки, и рецессивные (боковые) единицы листа как листовые пластинки боковых жилок. Эти последние не образуют в простом листе собственных листьев и входят в форме частей центральной листовой пластинки. В общем случае единицы листа конкурируют в листе, и все формы листовой сегментации могут быть рассмотрены как формы этой конкуренции. Мы попытаемся в ряде утверждений выразить некоторые идеи подобного представления о листе.
1. Единица листа-это ось с листовой пластинкой.
2. Единица листа может оформлять собственный лист и может входить как часть в состав листа другой единицы листа.
3. Лист — это множество единиц листа (в том числе состоящее из одной единицы листа).
4. Каждая единица листа может быть охарактеризована степенью своей выраженности.
Как понимать последнее утверждение? Мы предполагаем следующий градиент зависимости единиц листа:
7-я степень зависимости (D1): каждая единица листа оформляет свою независимую от других листовую пластинку, и все эти пластинки располагаются симметрично вокруг одной точки (радиальная симметрия). В этом случае мы будем считать, что достигается максимальная выраженность одновременно всех единиц листа.
2-я степень зависимости (D2): среди листовых пластинок появляется центральная, относительно которой формируется осевая симметрия остальных пластинок. Все листовые пластинки по-прежнему выходят из одной точки.
3-я степень зависимости (D3): центральная пластинка формирует черенок, на протяжении которого располагаются боковые пластинки (радиальная симметрия исчезает, остается только осевая симметрия).
4-я степень зависимости (D4): боковые единицы листа теряют полную независимость своих листовых пластинок и входят как составные части в центральную листовую пластинку. Однако, боковые единицы листа еще сохраняют некоторую независимость своих листовых пластинок (морфотип дубового листа).
5-я степень зависимости (D5): боковые единицы листа полностью входят в состав центральной листовой пластинки, но сохраняют непараллельность своих осей по отношению к центральной оси (жилке) листа.
6-я степень зависимости (D6): боковые единицы листа полностью теряют свою независимость от центральной единицы листа, что выражается в параллельном жилковании листа. На этом этапе лист, однако, не имеет делений центральной жилки.
7-я степень зависимости (D7): в листе с параллельным жилкова-нием центральная жилка имеет одно или более делений. В этом случае мы считаем, что одна единица листа (центральная) достигает своей максимальной выраженности.
Эти степени зависимости, выражающиеся в той или иной форме листа , могут быть рассмотрены как эйдосы самоподобия. D4 или D5 — это состояние, которое можно истолковать как некоторую среднюю степень зависимости боковых и центральной единиц листа. Здесь части (боковые единицы листа) уже подобны целому ( независимой листовой пластинке), но и целое (центральная листовая пластинка) здесь еще не утеряно, хорошо оформлено, не сводится к сумме частей. В ряду D4, D3, D2, D1 части (боковые единицы листа) все более оформляются как независимые целые. Наоборот, в ряду D4, D5, D6, D7 части все более подавляются, а целое получает возможность выразить избыток своей самости вделениях (D7).
Достаточно очевидно, что основные формы листовой сегментации, выделенные С.В.Мейеном, могут найти хорошую интерпретацию в степенях зависимости единиц листа и получить линейную упорядоченность:
пальмовый лист (IV) соответствует D2
"трилистник" (III) лежит между D2 и D3
перистый лист (II) соответствует D3
простой лист (I) соответствует D5
удвоенный лист (V) соответствует D7.
Подобным же образом можно упорядочить и другие формы листовой сегментации, указанные С.В.Мейеном.
Если наши рассуждения верны, то на лист и формы листа следует взглянуть с новой точки зрения органического состояния, обладающего особым свойством самоподобия, и в своих формах проявляющего те или иные эйдосы самоподобия. В какой-то мере этот взгляд на биологическое многообразие с точки зрения самоподобия может быть продолжен и на другие случаи формообразования, хотя у животных, по нашему мнению, он начинает играть уже подчиненную роль.
Итак, мы попытались в очень сжатой форме рассмотреть некоторые конституирующие идеи и принципы биологического многообразия. Был отмечен более "концентрированный" характер этих многообразии по сравнению с неорганическими многообразиями, подчеркнута необходимость эйдетического анализа биологической формы. На примере принципов стихий и самоподобия мы попытались наметить хотя бы направление подобного анализа. Без сомнения , эти принципы еще во многом неспецифичны для биологии (особенно принцип стихий), и главная трудность органического морфопоэзиса и эйдетического морфоязыка связана с каким-то более существенным началом. Однако, если не результат, то по крайней мере метод и направление кажутся нам выбранными правильно и на основе уже рассмотренных принципов.
1. The botanical Review. 1973.№ 3. Р. 205-260.
Главная страница Полный список работ Cодержание