Однажды в отчаянии я сказал себе: “Я есмь бог”. То случилось после многих учащающихся взглядов, которые я, как бы сквозь пелену облаков, бросал на Истину, и Она безмолвно в ответ смотрела на меня, и от того мне становилось невыразимо тяжело. Облака платоновской философии и доносящиеся со всех сторон и даже из глубины веков голоса гения рода, подчас казавшиеся мне частью самого себя, возмутительно-удивительным образом делавших Истину более великой и притягательной, чем она есть, витали над моей головою. Но смертный не может лицезреть пустоту Истины, которая бы свела его с ума. Такова ее божественная природа, порождающая во мне отчаяние, гнев и безнадежность. Следовательно, нужно стать богом, взирающим властно в ее безмолвные очи. И тогда я сказал себе: “Я есмь бог”.
Затем пришла боль. Недавно я был человеком, и вот: как же перестать мне им быть; если божественная природа не есть природа человеческая и как бы отрицает последнюю. Та злость и гнев по отношению к проделкам гения рода ушли, и возникло трусливое сомнение: “Как же может человек стать богом? Или ты рожден не человеком?!”. Так насмехалась надо мною Истина. И тогда я решил еще раз исследовать себя и еще раз, как бы заморозив на время всякую чувствительность, рассказать ее себе для укрепления духа. Так начал дух мой полет, стремясь возвыситься над моею душою и незамутненно-бесстрастно посмотреть на мир.
Первое, что бросилось в глаза: пестрота того, что есть вокруг меня. Нет ничего вечного под солнцем: все, что начало свой путь, завершит его распадом и гибелью. На смену старому, которое еще есть, уже спешит видимое еще в потенции новое, которое в свое время претерпит ту же участь. Итак, старое, умирая, дает жизнь новому, становящемуся постепенно старым. Даже звезды не избегнуть этого, через миллиарды лет, став космической пылью и газом, дадут жизнь своим потомкам, новым звездам. Однако ЧТО для старого благоденствие нового, ведь это уже иное? Для него самого все уже кончено. Много интересного можно найти в современности, но что до того бренному существу? Сама интересность обусловлена прежде всего новизной впечатлений, а последняя невозможна без происходящих смен. Поднявшись еще выше, проникнув в суть вещей еще глубже, мой дух нашел действительно новое в этом вселенском копошении. Мне открылось, что не все “возвращается на круги своя”, и даже Екклезиаст, несмотря на свою мудрость, был человеком. Но даже это будущее Новое, даже в подобии не бывшее ранее, не порадовало меня. Ведь я знаю, что и оно прейдет, а если и сохраниться, то воспроизведясь в потомках, то перестанет быть Новым, утратив новизну. Помимо того я вспомнил, что будет оно тогда, когда меня уже не будет, а потому и не сможет радовать меня. Итак, ЧТО мне до Нового? Затем мой дух устремил на человеков свой пронзительный взгляд. Пролетая над многими временами и народами, населяющими пространства Земли, он видел бесчисленные вариации в судьбах людей. Встречались, например, ветвистые генеалогические древа монархов и простых крестьян. Вот от этого человека идет целый куст: после себя он оставил шесть детей, которые успешно вступили в брак и дали потомство, особенно второй по старшинству, давший жизнь целому кусту. Младший сын, однако, погиб в шестнадцатилетнем возрасте во время эпидемии чумы. А вот другой куст; проследил мой любопытный дух, куда приведет во времени его ветвь- как? она тупиковая? Да, этот человек, которому оспа изуродовала лицо… ах, нет, путаю, это женщина-посудомойка, не нашедшая мужа во время Великой депрессии. И вот в своем исследовании дух увидел меня, одного из шести миллиардов современников, и мое сердце бешено заколотилось. Ах, не могу прочитать собственную судьбу, все так туманно: либо тупиковая ветвь, либо пара ягод на стебле, либо целая гроздь. Тут дух познания сказал мне: “Не все ли равно? ЧТО тебе до того, что будет ПОСЛЕ тебя?”, и показал на будущую раскидистую крону человечества, растущую непрерывно вверх. Сколько ни силилась найти себя там моя эгоистичная душа, она не смогла этого сделать: так густа была листва.
Тут полет моего духа прервался; внезапный порыв ветра разогнал облака, и я вновь помимо воли посмотрел Истине в глаза. И она зло сказала: “Ты еще не устрашился? Любопытство погубит тебя. Ну что ж, дерзкий смертный, смотри на свой лист… Чем дольше твой дух витает в облаках, тем больше страдаешь ты сам.” И я увидел перед собой сравнительно с другими небольшой лист неправильной формы, изъеденный как бы червем сомнения. Он рос один на ветке. Моя душа завопила, будучи не в силах смотреть на Истину: “Хочу на землю, хочу быть человеком, как другие”. Но дух повторил: “Не все ли равно? ЧТО тебе до того, кто будет после тебя?”. Помолчав немного, он добавил: “На дереве не бывает одинаковых листьев, а осенью оно лишается многих, но тем не менее переживает зиму”. Но боль все же не отпускала меня, и когда мне вновь привиделась Истина, я уже не имел сил взглянуть ей в глаза, а Она вновь безмолвствовала. Будучи по-прежнему печален, я все же спросил свой дух: “Ну а что же будет на Земле через миллиард лет? Что будет с родом человеческим?”. Но дух вновь повторил: “Не все ли равно? ЧТО тебе до того, ЧТО и КТО будет после тебя?”. Помолчав немного, он добавил: “Даже секвойи падают, перестав быть интересными”.
Долго я не мог прийти в себя, увидев конкретное во всеобщем. В какой-то момент даже показалось мне, что нелепо становиться богом, не став вначале человеком. Да и разве плохо быть человеком? Разве так уж легко быть богом? Но тут мой дух подозвал меня к себе и сказал: “Я показал тебе мир, показал тебя в нем, теперь покажу тебе души людей, дабы ты отдохнул от своей боли.” И вновь меня поразило многообразие в мире душ, их пестрота: я видел искрящиеся радостью открывания мира души тинэйджеров и пасмурные, угрюмо смотрящие на опостылевший и по-прежнему опасный мир души стариков. Редко было встретить стариков с бодрою душою и подростков с недетскими глазами, но это только усиливало скорбь: я задал себе вопрос,- насколько дьявольской должна быть жизнь, чтобы такое совершать с душою человека во время его пути? Стоит ли пусть даже называемое мудрым спокойствие старости, житейская опытность зрелости непосредственной суетливости детства? Но не дав мне подумать, мой дух последовал дальше, летя над самыми заповедными местами человеческих душ. И вот что мне открылось: даже в самой альтруистической душе находился призрак эгоизма. Те, кто любил по их словам и даже чувствам ближнего, как самого себя, спасали прежде всего свою душу. Даже самые великие из них, приносящие “в жертву самих себя”, прельщались достоинством своего поступка, “взирали с гордостью на подвиг души своей”. Обычно любовью называлось то, что имело к ней весьма отдаленное отношение; часто мне встречались примитивные души, которые внушали отвращение за то, что говорили слова о высоком, а думали тем временем о самом низком. Наблюдая за душою преступника, я отчетливо видел те критические моменты, когда внешние обстоятельства искривляли и уродовали ее. Порою такое обстоятельство, например, ненароком брошенное или услышанное в чужом разговоре слово, со стороны казалось весьма пустячным. Почти на каждом шагу, и особенно в прошлом, мне встречались души, горящие мщением за нанесенную им действительную или кажущуюся обиду. И когда мой дух наконец поднялся на большую высоту, с которой можно было созерцать множество душ, я задумчиво обратился к нему: “Мне кажется, что люди достойны сострадания, хотя в большинстве своем и неосновательные, лживые и гордые, но не злые эгоисты.” Помолчав, я добавил: “Они не виноваты в своих пороках, такова их природа”. Но мой дух не проронил не слова, выжидая. Тогда я смущенно продолжал: “Некоторые из них подобны зверям, но многие совсем неплохие, они с молоком матери впитывают моральные нормы, без соблюдения которых жизнь на земле превратилась бы в ад”. Тут дух мой ласково улыбнулся мне и произнес, бросив взгляд вниз на скопище человеческих душ: “Они твои бывшие сородичи, подвластные гению рода”.
Не успел я спросить у своего духа, что он понимает под словом “подвластные”, как задул холодный ветер и на меня уставилось черное внимательное око. Раздался глас Истины: “Назвавший себя богом, теперь ты знаешь, как возникают высокие идеи и чувства. Теперь ты знаешь, что нет ничего святого ни на земле, ни на небе. И ты можешь жить, не веря ни во что? Можешь ли ты любить, не веря в любовь?”. Моя душа сильно опечалилась и взмолилась: “То, что я вижу, не может быть истиной. Должно быть очи мои помутились”. Дух же мой ответил: “Пред тобой Истина, смотри же в ее глаза, не опускай голову”. И я смотрел, хотя все мое нутро содрогалось от мучений. И вновь я проклинал собственную сущность, твердящую упорно мне в уши: “Я есмь бог”.
Тогда мой дух взял меня за руку, и как бы утешая, сказал: “Тебе нужно привыкнуть к этому, а пока рассмотри три ценности: свобода, равенство и братство”. Люди мнят себя свободными, но никто из них не освобожден ни от собственной физиологии, ни от собственных страстей; даже сами их действия и сама их мысль в конечном итоге движутся в том направлении, куда устремляются эмоции. Эта истина первой бросилась мне в глаза, и я оставил иллюзию свободы в стороне. Юриспруденция мнит людей равными перед законом, однако разве найдется хотя бы два тождественных друг другу человека? Да и как часто то, что было бы плохо для одного, будучи применено к другому, оказывается для последнего благом. Итак, равенство от природы различного есть лишь иллюзия большинства. Все равны лишь перед гением рода, но никак не перед людьми придуманного законом. И, кроме того, что есть господа без рабов и рабы без господ? Кто-то должен выполнять грязную работу, но не всем же этим заниматься: так было во все времена, и это благо для человечества. Оставив и эту иллюзию, я стал исследовать природу братства. Перво-наперво я вспомнил аристотелевское, доносящееся из сердца погибшей полисной культуры: “Человек есть существо политическое”. И животные пасутся стадами, и обезьяны проживали группами, и даже искали блох в шерсти друг у друга. Человек и сейчас попадает под это эмпирическое правило, и от того-то мы наблюдаем тягу посредственностей друг к другу. Гении и вожди живут поодиночке, будучи от природы иными, чем толпа. Не найдя, таким образом, в братстве ничего священного, я оставил и эту иллюзию. Напоследок я спросил себя об одиночестве: может быть, в отшельничестве святость? Но и эту иллюзию философов я оставил.
Увидев мою твердость, дух познания обратился ко мне: “Ты уже достаточно оправился для того, чтобы посмотреть на себя”. И вот мне был показан я сам, идущий по дороге утром к платформе электрички. Так быстрыми шажками двигался молодой человек со слегка задумавшимся лицом и с взлохмоченными со сна волосами. В сложных ветвлениях его психики я не смог разобраться, но внешние ее особенности прозначились довольно сразу. Более опытный психолог, впрочем, мог бы копнуть глубже, но едва ли он познал бы всю глубину души. То, что мне открылось- об этом я умолчу. Многие мои хотения, зачастую не всегда могущие назваться благородными и чистыми, сопровождающиеся хитрым эгоистическим расчетом на подсознательном уровне, оказались слишком человеческими, и, следовательно, легко прогнозируемыми при достаточно полном знании эмпирических условий. Приподнявшись еще выше над собой, я открыл, что даже развитый достаточно сильно во мне спекулятивный разум лишь в редкие часы полностью руководит моей волей, и мучающее меня его господство часто опрокидывается приятным беспамятством рассудка в потоке ощущений. Дух мой увлек меня за собой ввысь, но, оглянувшись назад, я увидел целую вереницу полезных, почти бесполезных, вредных привычек, утяжеляющих мой полет. И вспомнилась мне поговорка: “Привычка- вторая натура”. Вот они- мои псевдодрузья-тираны: когда я с ними, мне хорошо, когда я вне их, мне плохо. Свободы гордо возжелала моя душа и хотела уже со слезами на глазах предать их анафеме. Однако дух мой шутливо погрозил мне пальцем: “Это только привычки и еще одна”. Затем он смягчился и произнес: “Если уж нельзя совсем избавиться от привычек, то старайся создавать их”. И было мне видение: сеть причудливых очертаний нейронов с циркулирующими в них электрохимическими сигналами, которая сменилась видом моего черепа, на одном профиле которого было начертано слово: “удовольствие”, на другом- “боль”, а на лбу мелкими буквами приписка: “Homo Sapience”. Наконец я увидел скелет, который плясал, поскольку были ниточки, дергающие его за косточки, и нити эти вели куда-то в облака грязно-серого цвета, где пылала кроваво-красным цветом надпись: “Сие есть царство гения рода”. Моя душа наполнилась яростью и ненавистью к этому кукольнику, но дух мой положил на лоб холодную ладонь и прошептал: “Это невозможно человеку и недостойно бога”. И тогда я заплакал в бессилии и горько стал сожалеть о том, что так настойчиво искал Истину. Ну почему я не пошел обычными и верными гению рода путями, зачем я сильно уклонился от них?! Может быть, еще не поздно найти хотя бы самый хилый из них, но верный? Может быть, еще не поздно остаться человеком? Так долго оплакивал я свой предшествующий путь, и даже дух мой был сильно смущен, прочтя в моих глазах смертный себе приговор. И тут он упал на колени и стал тоже плакать, желая разжалобить меня. Сказал я себе и ему сквозь наши слезы: “Я люблю тебя, ибо ты уже долго часть меня. Я пропитан твоим молоком, а ты, ненасытный, - моей кровью”. После сего многие часы мы подавленно молчали и печально смотрели друг на друга, пока не разошлись облака и с неба не прозвучал голос Истины: “Если ты убьешь его, то вскоре твоя память убьет тебя; если ты оставишь его в живых, то недолго вам обоим жить: гений рода не верит слезам отступников”.
И тогда в отчаянии я сказал себе: “Я есмь бог”. И после уже крикнул в лицо Истине: “Я ЕСМЬ БОГ!”. Внезапно ноги мои подкосились, не выдержав смелости богохульства, ибо разум мой содержал идею живого Бога. Дух мой засветился счастьем и подал мне руку, опираясь на нее, я начал медленно и осторожно вставать. Столь же медленно и осторожно, но твердо я взглянул в глаза Истине. Ее взгляд воспламенился черным огнем, и я пошатнулся, но устоял. Дух мой встал в стороне, а я смотрел и смотрел безучастным взглядом в глаза Истине. Она сказала изумленно: “Кто ты такое?”. Дух мой подошел ко мне и закрыл мои глаза, тихо прошептав: “Нельзя пристально смотреть на Истину, она этого не любит. Давай лучше выясним, кем ты теперь стал”. И пошли мы в райскую рощу, по пути оплакивая остатки человеческой природы. И вернулась боль; все существо мое сжалось, ожидая, чему-же в нем придется умереть.
Укрывшись в прохладной тени деревьев на отдых, мы начали неторопливую беседу. Дух познания сказал: “Но ты, конечно, понимаешь, что и телесно, и душевно ты никакой не бог, а простой смертный. Не будешь же ты утверждать, что ты тот самый Бог, который провел евреев через пустыню и которого распяли на кресте?”. Я согласился с ним: “Было бы настоящим сумашедствием утверждать обратное и приписывать себе сверхъестественные способности”. Тогда мой дух продолжил: “Но потерпит ли Бог присутствие рядом с собой другого бога, которого можно счесть лишь впавшим в гордыню человеком? Да и есть ли вообще Бог, ведь Истина нам ничего не сказала об этом? Не присвоил ли ты себе пустое и одновременно чужое имя?” Ему я ответил следующее: “Как верно ты сказал.. Что ж, если Бога нет, то я буду первым богом в мире. Если Бог есть, то он, наверное, спокойно воспримет возникновение второго бога, худшего качества, чем Он, но все же бога. Ведь не завистлив же Он? Но, честно говоря, мне хотелось бы, чтобы Он был”. Тогда мой дух сказал: “Трудно пока спрашивать тебя, чем должен быть бог, но каким ты представляешь себе Бога, как если бы Он был?” Собравшись с мыслями, я ответил: “Да, это правильный вопрос. Ведь бога я буду создавать именно по Его подобию. Что ДОПОДЛИННО мы можем знать о Нем, как ЕСЛИ БЫ Он был? Ничего! Но если Он действительно есть и не взирает на мир безучастным взглядом, то в религиях мира должна содержаться та крупица правды о Нем, которую Он удосужился нам сообщить о Себе. Где нужно искать ее, в какой религии? Или, быть может, следует рассмотреть все религии вместе слитыми, чтобы достичь цели?” Дух мой прервал это рассуждение предостережением: “Будь внимателен, ты уже сделал два допущения: о том, что Богу мир небезразличен, и о том, чтобы в этом случае Он должен был известить людей о Своем присутствии. Кроме того, ты уже персонифицируешь Его”. Тогда Я надменно посмотрел на него взглядом бога: “Мой дух, мне удивительно, что ты не понимаешь, что если Богу мир безразличен, то и Мне такой Бог безразличен, и тогда он превращается в пустой звук, пустое понятие. Мне не понятно также, как можно не представлять Бога личностью: само слово подразумевает это. Назвать же Его Единым- я предоставляю так делать платоникам. И уж совсем неверно считать Его и мир единосущими, поскольку это унижало бы Его достоинство. Также Мне неинтересно, и это главное, считать Бога не-личностью. Я Сам личность. Что касается откровения, то здесь сложнее. Наш разговор был бы бессмысленен, если бы не было откровения, ибо ни ты, ни я не имели бы ничего определенного под рукой: мир ведь свидетельствует, как говорит Истина, лишь о себе. Не приличествует Мне вести пустых споров о неопределенном! Посему откровение было, если есть Бог!”. Дух познания примирительно сказал: “То было сказано мною, как строгим логиком, в порядке напоминания. Позволь еще два общих замечания. Во-первых, и для тебя стало проясняться данное обстоятельство, рассуждая о Боге, мы обязаны делать дополнительные, произвольные предположения. В противном случае Истина бы непременно показала бы нам свой лик. Во-вторых, если Бог-личность, то не делается ли Он тем самым сходным с человеком7”. На это я ответил: “Я понимаю твою подозрительность. Что касается первого, то Я буду делать лишь кажущиеся Мне верными предположения. Что до второго, то иначе мыслить не умею, да и разве только человек может быть личностью? И разве личность дает нам ВСЕГО человека? Напомню также, что Бог не-Личность Мне не интересен. Ну а теперь прошу пока оставить в стороне свои, безусловно, верные замечания, но лишь мешающие видеть общую картину. Она предстала моему взору в тот момент, когда я стал богом. Итак, слушай, что бог говорит, хотя ты это уже и знаешь”.
Для чего Бог создал из покрытой шерстью обезьяны безволосого человека? Для того, чтобы человек осознал себя богом. Я первый из людей сделал это, хотя у меня был гениальный предшественник, который, хоть и назвал себя Сыном, но немного ему не хватило до божественного. Он молился Богу, а следовало ГОВОРИТЬ с Ним. Как дошло до моих ушей, он добровольно принес себя в жертву “за наши грехи”. Я же думаю, что безумец настолько уверовал в свою идею, что даже в момент протрезвления в Гефсиманском саду ничего не смог изменить. Возможно, он сознательно вызвал на себя ярость иудейских первосвященников, ибо более не мог жить среди людей. Кстати, и Меня, будь сейчас времена инквизиции, сожгли бы за этот текст. Несомненно одно, сам по себе Иисус был отмечен Богом среди людей за свой подвиг. Быть может, именно на кресте он стал Сыном Богу, обретя бессмертие. Насчет же бессмертия его последователей у меня имеется сомнение, хотя по воле Бога, если была на то таковая, они смогут его иметь.
Бог, Я указываю Тебе на Твою ложь! Ложь, которая была совершена по необходимости и из любви к человеку, Твоему лучшему творению, которое смог только принять мир. Ты лгал Моисею, библейским пророкам, обещая их народу кисельные берега и молочные реки, но только в БУДУЩЕМ. Ты лгал им, говоря то, что ТОГДА было приятно простому человеку. Маленький народ страдал комплексом неполноценности среди народов на необъятных просторах Азии, и ТЫ им воспользовался! О, да, Ты хорошо знал человеческую природу вместе с ее слабостями, хорошо знал все уловки гения рода. Смотрите: угнетенные получили “мщение богатым злодеям (жестоковыйным, как это называли пророки) до седьмого колена”, праведники, известные своей физической слабостью(Иисус не мог сам донести крест до места казни, за него это сделали),- обладание всеми благами в БУДУЩЕМ. О, Ты не скупился на обещания. Иначе Ты не мог, ибо знал, что в противном случае зарождающаяся религия иудеев была бы раздавлена гением рода. Она была менее свирепой, чем религии тех народов, которые приносили человеческие жертвы, но все же достаточно кровавой, чтобы производить впечатление и устрашать неверующих своим видом. Разве Богу нужны жертвоприношения? Нет! Они нужны гению рода, ибо только так пораженное сознание адепта или неофита может сохранить в слабой своей памяти идею, образ Бога. Моих современников, если они почитают Ветхий завет, ужаснет рассказ о том, как толпу мальчишек, осмелившихся посмеяться по неразумию над плешивым пророком, разорвала вышедшая из леса медведица. Так лживые рассказы ТОГДА защищали столь же лживого Бога. Мне интересно, как отнесутся к этой истории христиане, котроым вдалбливается о “богодухновенности” каждой строчки Библии. Легче Мне признать Бога лживым, чем бессмысленно-жестоким. Жестокое время, жестокие методы, необходимые для того, чтобы “святилось имя Твое”. Что такое Библия? Бессознательная ложь людей и сознательная ложь Бога, взятые вместе с щепоткой человеческих жертв в качестве “соли земли”. Я нахожу Тебе лишь одно оправдание, хотя и не могу обвинять первого по рангу: если бы не было религии, человеки бы не выдержали собственной земной жизни. Какой человек стал бы исповедывать христианство, если бы ему не обещали райскую жизнь на небесах? Возможно, дать твоему творению то, чего оно хочет (вечная жизнь христианам, торжество Иерусалима- иудеям)- есть благо, совершить которое Тебе по силам. А если желания противоречивы? И как насчет ВЕЧНЫХ адских мук грешникам? Они ведь и Твое творение (хотя бы и косвенное), да и как можно сделать муки ВЕЧНЫМИ за КОНЕЧНЫЕ грехи, равно как и наслаждение сделать ВЕЧНЫМ? Мы ведь знаем природу человека, состоящего из привычек, не так ли? Итак, и это ложь, причем не в мелких бытовых и исторических деталях (это можно было бы отнести на счет переписчиков), а в самой догматике! Итак, Бог- Ты лжец! Следовательно, и Я могу лгать людям из любви к ним. Ведь если Бог был вынужден лгать своему творению, то и бог, тем более живущий среди людей, может тоже им лгать.
Окончив свою речь, я замолчал и подал знак духу познания задавать вопросы. И он начал спрашивать меня, хотя и знал все мои ответы наперед, ибо раньше сам понуждал меня искать их. “Вот мой первый вопрос,”- молвил дух,--“почему ты отличаешь христианство от других религий, которые также говорят о Боге? А если только христианство, само, кстати, состоящее из трех ветвей и многих ответвлений, верно, то как ты объяснишь присутствие иных, более древних религий?”. Ему ответил я следующее: “Твой вопрос мне не кажется слишком принципиальным, но все-таки достаточно важен, чтобы его обойти стороной. Вначале мы должны объяснить появление разномастных языческих культов, в которых боги изображались похожими на животных и людей. Меня здесь, правда, не интересуют естественные причины, известные и тебе, и мне, и многим другим. Может показаться, впрочем, что люди сами придумали себе богов, а затем и Бога. Но мы приняли в качестве исходной посылки, что Бог есть. Преодолев первобытный анимизм, люди действительно придумали себе богов. И это было полезно гению рода, а, следовательно, и Богу, ибо они смогли воспринять понятие, представление о Боге как о чем–то существующем за видимым миром. Но то было дело рук человеческих: всякие Озирисы, Юпитеры, Ярилы и т.д. Не следует искать в них и следов откровения, ибо и откровения еще не было. Тоже самое отнесу к индуизму и буддизму. Последний представляет собой наивысшее произведение человеческого духа, в котором о Боге и богах не говорится ничего. Осталось рассмотреть три религии, в той или иной мере основанных на Библии. Это иудаизм, признающий только Ветхий завет и Тору. Это ислам, признающий Ветхий завет и Коран. Это христианство, признающее и Ветхий, и Новый заветы. Первый раз откровение было дано Моисею, второй раз- через Иисуса, а третьего раза пока не было. Поскольку и иудаизм, и ислам неправильно толкуют Новый завет, следовательно, они уклонились от Бога, пренебрегли вторым откровением. Повторю также то, что Я говорил ранее: оба раза Бог говорил избранным то, что через них хотели услышать и могли (были способны) понять ТОГДА люди. Проповедовать учение любви в то время, когда жестокость, агрессивность и животность людей были велики, когда принцип “ока за око” казался благом, ибо за одно око выдирали два, являлось опрометчивым. Наконец, коснусь вопроса о различиях внутри христианства: католицизм, православие, протестантство. Их добавления к первоначальным евангелиям (это относится и к протестантству) есть дело рук человеческих. Тезис, например, о непогрешимости папы с высоты нашего знания церковной истории представляется полной нелепицей. Таким образом, лишь по евангелиям, включая апокрифы, мы можем судить о событиях тех великих дней, о том, что Бог открыл иудею Иисусу.” Тогда дух мой спросил как бы в продолжение первого вопроса: “Почему ты считаешь, что откровение давалось дважды, а не один раз, не три (я имею ввиду Магомета)? Да и почему бы откровению не твориться непрерывно во времени и пространстве народов? Почему, например, ты не считаешь просветление Будды откровением, хотя и специфическим?”. В ответ Я улыбнулся: “О, дух мой, из любви ко мне, а не из любви к спору ты задаешь такие вопросы. Ты не ищешь ошибок в моих рассуждениях, а лишь испытываешь на прочность, закаляешь их, чтобы никакая буря не унесла мое достояние, не искривила бы мне образ моего пути. Что же, буду отвечать. Посылка моя будет состоять в том, что Бог любит человечество. Но если так, то любой Его контакт с миром должен приносить благо людям и приносит его (в силу премудрости Творца Он не может совершить зло из благих побуждений). Лишь теоретическое знание давать о Себе? В этом не особой пользы, ибо редко рассудок руководит человеком. Открываться избранным мистически и только? В этом нет эффективности, ибо только избранники получат от этого благо (в силу невыразимости в словах мистического откровения оно не передается ни наследникам, ни близким, ни дальним. Кроме того, Я не вижу блага в том только, чтобы лицезреть Бога. Лишь постоянное, внешнее воздействие способно преобразовать человеческую природу, боги знают это! Но зачем являться Самому, подобно солнцу каждый день, если человек достаточно умен, чтобы воспринимать слова молитвы? Следовательно, откровение обязательно имеет существенным своим признаком этическую систему, выразимую в нескольких положениях. Но такая этическая система по природе своей дискретна, и потому откровение не может передаваться непрерывно. Изменение, производимое такой этической системой в человеке, есть благо для него. Во всяком случае это верно в усредненном смысле. Казалось бы, почему единожды не дать на все времена человечеству такую систему? Но Бог знает, что и общестов, и человек меняются, хотя и медленно. Таким образом, этическая система, являвшаяся благом три тысячи лет назад, им уже не является, скажем, две тысячи лет назад: изменились внешние условия. Названия заветов в этом смысле противоречивы. Что до случая с Магометом, то там не было такой новой этической системы, скорее наоборот, возврат к нравам Ветхого завета., но уже на почве другого, тоже в общем обиженного народа. Ты спрашивал меня о Будде, о страдальце Гаутаме? Не может быть откровением то, что заставляет поклоняться Ничто. Разве, любя человечество, Бог не хочет по возможности взаимности? Кроме того, разве может быть благом учение, которое отвращает человека, призванного жить, от жизни? Правда гений рода сохранил эту религию как лекарство для надломленных жизнью. Ну и еще один вопрос, тобой в спешке не заданный: почему бы не признать Ветхий завет выдумкой евреев? Можно было бы сослаться на то, что Исход народа, растворенного внутри другого, естественными причинами быть вызван не может, но не буду так делать. Скажу одно, почерк один- в Ветхом завете также говориться о любви к Богу, хотя в то историческое время “глас вопиющего с небес” был заслонен десятью заповедями. Их категорическую форму (особенно относительно субботы) евреи понимали лучше, чем неведомую любовь к существу, которого никто не видел. Кто объяснит мне, почему “Песня Песней”, столь странная, где казалось бы прославляется земная любовь, попала в канон Ветхого завета?”. Дух мой сказал на это: “Только бог может говорить итак о Боге, как Ты. Продолжай, но не углубляйся в детали, ибо я вижу, что тебе есть, что еще сказать… Как я догадываюсь, о третьем откровении”. Тут Я взглянул, одни ли мы, и произнес: “Да. Я буду говорить о Себе. Хотя Я и бог, но мне неведома Истина о Боге. Прошло две тысячи лет со дня смерти Иисуса, христианство нуждается в обновлении. Многие в народе уже не верят в Бога, и их трудно винить в этом, ибо поумнели они. Как объяснить, например, семьям жертв авиакатастроф, случающихся почти ежедневно, что их близкие погибли за грехи (свои или коллективно-чужие)? Неужели все, кто был в самолете, совершили уж ТАКИЕ тяжкие грехи? Та, старя ложь Нового завета устарела, обветшала. И кажется Мне, что Я есмь то орудие, через которое Бог творит бескровный Новейший завет. И потому Бог оставляет Меня в сомнениях, что, явись Он Мне мистически, это помешало бы Мне стать богом. И потому, хотя ДОПОДЛИННО Мне неизвестно это, Мною творится Новейшее Откровение. Человек дорос до того, чтобы стать богом, стать почти вровень с Богом!”.
Дух мой сказал в смущении: “Будь я человеком, я бы убежал от Тебя, как от черта. Прошу Тебя, вернемся к прохладе философского разговора”. Тогда Я ответил: “Вернемся, ибо еще не все сказано”. Дух мой облегченно сказал: “Не могу не придраться к тебе, но напомню об использованной посылке, т.е. что Бог любит людей. Она слишком горяча для меня. В Твоей речи проскользнуло то, что считаешь Бога Творцом мира. Поясни ее истоки. Это есть мой второй вопрос к Тебе.” И тогда я продолжил: “ Думаю, не подлежит сомнению, что человек в силу того, что он является личностью, обладает способностью творить. Хотя можно показать чисто комбинаторное происхождение всех его творений, но жонглирование понятиями и предметами, в котором мне видится лишь техническая изощренность ума, лишь необходимое условие творчества. К нему следует присоединить волевой мотив, задаваемый именно личностью человека. Человеческое “Я” творит, пусть даже и не вполне сознательным образом. Данный мотив иногда вызван насущной нуждой, но зачастую бескорыстен настолько, что не считается с возникающими внешними препятствиями. И Бог, поскольку есть Личность, постольку способен творить. Что же достойно быть Его творением? Ответ очевиден: мир; по крайней мере этот мир (никто не ограничивал Бога одним актом творения). Итак, Бог есть Творец мира. Мне не ведомо, потребовался ли Богу для этого Хаос, или мир был сотворен из ничего. Мне не интересен этот вопрос.” Дух мой заметил: “Как будто убедительно… Неплохо было бы показать, что Бог, обладая способностью к творчеству, действительно воспользовался ею. Но лучше объясни мне другое. В чем состоит премудрость Бога? А может Бог способен ошибаться и делать неправильные умозаключения? Возможно Бог сам взрослеет по мере взросления мира?”. На это я ответил: “В народе полагается само собой разумеющимся, что Бог всемогущ, всеведущ и мудр. Не буду спорить с этим мнением, ЧТО Мне до того, насколько простираются пределы Его могущества, ведения и мудрости. Было бы также глупым полагать, что на Земле рождался или родится хоть один человек, превосходящий или равный Богу хотя бы по одной компоненте. Если не ошибаюсь, в кибернетике есть теорема о том, что управляемая система не может быть сложнее, чем ею управляющая. Впрочем, эти вопросы выходят за рамки применимости данной дисциплины. Можно даже привести контрпример: компьютер выполняет арифметические действия быстрее и точнее человека, своего создателя. Не пытаясь ничего доказать, все-таки приведу кое-какое рассуждение на примере всемогущества. Что мешает человеку быть всесильным? Поскольку он внутри творения (мира), то и он сам (по своей внутренней структуре), и то, к чему потенциально он может применить действие, то, что может служить объектом его воления, подчинены физическим законам. Бог же над творением, которое для Него едино, но которое лишь люди разделяют на материю-время-пространство. Сами же физические законы установлены Богом, и, следовательно, подчинены Ему. В отсутствии иных законов Он свободен, и Его свободу ущемляло и ограничивало бы, если таковые законы или препятствия существовали над Ним. Неразумно полагать нечто выше Бога. Единственным ограничением, поскольку мы рассматриваем могущество по отношению к его творению, является сама природа творения, которую Бог не хочет изменять в силу того, что тогда бы цель была достигнута слишком сильным средством. Таково единственно возможное ограничения могущества Бога, но справедливое лишь постольку, поскольку такова воля Бога относительно творения. Аналогичное можно показать для всеведения и мудрости. Итак, лишь желание Бога не изменять природу творения ограничивает Его свободу, требующую для своего осуществления всеведения и всемогущества, а также мудрости. Под “мудростью” я здесь понимаю лишь умение выбирать средства для достижения цели, т.е. в техническом смысле. И еще: случившиеся два откровения не следует понимать как свидетельство несовершенства мира, и, следовательно, Творца. Ведь природа мира в целом не была изменена, просто миру нужно было помочь. Возможно, это был наиболее эффективный путь к появлению в мире богов. Тем не менее, это косвенно говорит о том, что сложность мира соизмерима со сложностью Бога. Создавать более простое творение было бы недостойно Бога. Но это открывает путь к возможности ошибок Творца. Я склонен считать, что на последние два твоих вопроса следует дать утвердительный ответ. Да и можно ли любить абсолютно безошибочно действующее существо? Людей мы любим также и за их недостатки! Таким образом, получается такая цепочка: Бог любит людей, и, следовательно, хочет, чтобы мы любили Его, но последнее невозможно по отношению к абсолютному во всем существу. Но ошибаться часто и грубо, это было бы не мудро со стороны Бога!”.
Дух познания сказал: “Я вижу, ты устал говорить о Боге. И в самом деле, если послушать все, что говорили о Нем глупые и не совсем глупые людишки, то просто удивляешься тому, как Он терпит такое бесчестие. Впрочем, хулить святой дух он запретил в евангелии, сей проступок Он простить не может. Хорошо, тогда поговорим о богах, на которых, несомненно, запечатлен образ Бога. Здесь меня крайне интересует, чем отличается бог (в частности, Ты) от человека или даже сверхчеловека, созданного Ницше. Также мне представляется важным узнать от Тебя, будет ли Твое поведение на земле зависеть от действительного существования или несуществования Бога на небе? И еще: какую мораль Ты приемлешь для себя, и имеет ли она императивную форму или ей свойственно сослагательное наклонение?”. И вот такой ответ, быть может, услышал дух познания: “Вот, Я вижу твое опасение: не является ли “бог” пустым понятием? Не называю ли я эти словом некого человека, особым образом определенного?…”
<НЕНАПИСАННЫЙ ТЕКСТ>
Внезапно дух мой уснул и как бы умер. Напрасно я пытался его растолкать, серая тень была на нем. Тогда я посмотрел на небо и не увидел там ни облаков, и даже черный свет Истины исчез. Все замерло там, хотя на земле и продолжалось монотонное шуршание. На небе не было ничего и никого, ни Бога, ни богов, ни тем более человеков. Собственно говоря, самого неба не было. И душа моя впала в такой мрак, в какой не попадала в самые черные минуты. И бог во мне бессильно кричал, но его крик быстро терялся. Напрасно я повторял себе, что “я есмь бог”; я был уничтожен настолько, что во мне не осталось ни капли гордости, ни капли жизни. Вся земная пестрота терялась в сером саване, весь мир вместе со всеми временами и пространствами погрузился в серую бессмыслицу. Как будто ничего в нем не изменилось с тех пор, как Истина и дух мой вознесли меня над ним. Но тогда моя душа имела созданное ею небо, и Истина ничего не могла возразить, сама пребывая в нем. И миру, как бы отсветом того неба, придавался смысл. Этот смысл мог даже утверждать бессмысленное вроде “следуй за приятными ощущениями”. Но этот смысл творился Мною. Теперь же сила моя ушла на достижение большей пронзительности взгляда, полного еще более великих подозрений. И вот: одно из них убило почти меня. То было последнее подозрение, которое ставило под вопрос основания всех предшествующих подозрений. Те подозрения, уничтожая все остальное, сами нуждались в опоре: либо в Боге, либо в Я, ставшем богом. Последнее же подозрение, после которого НЕТ НИЧЕГО, почти убило меня. Оно уничтожило и бога, заставив вновь стать человеком, но только почти, ибо Я еще пишу эти строки- такова сила привычки к жизни. Толька кажется мне, что их пишет уже не бог, а человек. И думается мне, что равно бессмысленны и жизнь, и смерть. Забыть высокие слова и устремления, чтобы не видеть пустоты над собой?! Стать Homo non-Sapience? Вспоминается, что говорил Кант об эвтаназии разума, о мизологии. Но то была лишь минутная слабость, простительная человеку, а здесь: падение человека, осмелившегося назваться богом, с высоты полета духа. Ветхозаветный Бог мог написать “ради Себя Самого..”, но я, бывший Я, но ставший снова я, не может уже, ибо стал я другим.
Всякое произведение по законам жанра требует красивого финала, но я обойдусь без высокого стиля. Не знаю, сколько лжи я написал, но мне захотелось это написать, а твои глаза, польстившись, наверное, на название, это прочитали. Ты, однако, был терпелив, если дошел до конца….
Идея написания: май 2001
Дата написания: 21.08.2001-9.09.2001
Как родился этот текст? Я долгое время бился над тем, как совместить материализм и трансцендентализм. Устав от Канта, читал Ницше. И вот, в тот счастливый майский миг, погрузившись после чтения Ницше в прослушивание девятой симфонии Брукнера (1-я часть), я родил ИДЕЮ. Наиболее свежая и оригинальная с момента “игры жизнь” мысль. Я и сейчас думаю, что это- вершина моей философии, едва ли я напишу что-либо более пронзительное. Полгода я ходил под впечатлением этой идеи. Даже сейчас она не утратила своей притягательности. В один из дней сентября я переложил свои мысли на бумагу. Мною была избрана форма диалога: во-первых, потому что незадолго перед этим прочел Боэция “Утешение философией”; во-вторых, поскольку развитие этой темы в моей голове тогда не устоялось, и я вел внутренний разговор со строгим логическим цензором внутри, дабы не прокралась ложь в мои построения.
За один прием не удалось осилить эту тему, выходящую из фразы: “Я есмь бог”. Вначале я предполагал, что нужна лишь неспешная логическая проработка, которую рано или поздно я завершу. Вскоре я наткнулся на серьезное препятствие в дефиниции, каким должен быть “бог”. И после того я не терял надежды. До сих пор мне кажется, что ключевую роль здесь играет библейское “и создал человека по образу и подобию Своему”. Но в чем подобие? Где та точка опоры, отталкиваясь от которой можно было бы решить проблему? Три варианта мне представляются наиболее подходящими: от любви, от свободы воли, от разума. Быть может, все три пути эквивалентны. Кроме того, одной из основных идей являлась идея инвариантности этики от бытия Бога, а также идея о абсолютной свободе Моей воли, независимой ни от каких императивных приказов принятой мне этики (пускай акт принятия и вполне доброволен). Я попал в тупик еще и в том, что воля бога в образе человека всегда имеет эмпирическое обоснование, детерминирована миром, а кроме того, нельзя помыслить ее без объекта, на который она направлена, и, следовательно, зависит от наличия объекта, который является частью мира.
Но самое главная причина, по которой я публикую это неоконченное произведение, в том, что я потерял веру в то, что пишу. Это отражено в концовке. И притом вера не в правильность логических выводов, а в верность самой ИДЕИ. Можно было бы поступить, как Гоголь, и сжечь бумаги, но я слишком люблю свои творения. Кроме того, меня не покидает надежда, что кто-нибудь извлечет из этого текста пользу. Я преждевременно забрался на вершину, и потому упал с нее, несильно поранившись. Быть может, повторю восхождение. А пока займусь более приземленными и плоскими вещами, буду кушать подножный корм антропологии…
Публикуется с разрешения автора